Сергей Телевной - Ветер противоречий [Сборник]
Был отклик из одного румынского театра: «Благодаря вашему тексту. Наш театр программы сделал в течение следующих двух лет! Имейте большой день!» Владимиру Павловичу хотелось понимать следующее: «Благодаря вашему тексту наш театр сделал программу на следующие два года». Но, очевидно, читать следовало так: «Благодарим за ваши тексты. Но наш театр уже сделал программы на два года вперед».
Отзывы, если они приходили, были лестными. Это щекотало самолюбие Владимира Павловича, но конкретных результатов не было.
— Надя, тебе не кажется, что я поливаю сухие деревья и сорную траву? — вдруг спросил Доброскоков у жены, памятуя слова Гончара-Гринберга.
— Ты что имеешь в виду, свою пьесу? — жена задумалась. — Но ведь тебе отвечают профессионалы, а им верить стоит. Они могли бы вообще не ответить. Надо же понимать, что это не песенки Сани Гончара. Чтобы поставить спектакль, нужны немалые средства. Тебе ж пишут — один спектакль в сезон… Найдется твой режиссер, надо уметь ждать… Может, тебе заменить название пьесы? «Засракульт» — это слишком, согласись…
— Наверное, соглашусь… — сказал Владимир Павлович, но не согласился и лег спать — завтра рано вставать, первый снег срывается. Бригадирша звонила, сказала: много дел будет, на работу прийти надо пораньше.
Рано утром перед работой проверил электронную почту — и вдруг письмо из города Золотых ворот: «Прочла Вашу пьесу “залпом”. Страшно. Ярко. Спасибо. Показала нашему режиссеру. Он сам и пьесы пишет, и спектакли ставит, окончив режиссерский факультет РАТИ/ГИТИСа (ставит от Ярославы Пулинович до Булгакова, Т. Уильямса, Шекспира). Работать с такими текстами, как Ваш, любит и умеет. За то, что Вы появились на нашем горизонте — благодарю. И самое главное! Худсовет театра вынес решение: пьесу принять к постановке. Поздравляю. Ждите официального сообщения. С уважением, Ларина Татьяна Николаевна, руководитель литературно-драматургической части театра.
P. S. Над названием пьесы надо поработать».
Доброскоков не мог осознать происходящего. Его колотило от волнения и восторга. А за окном было белым-бело. Предстояла большая работа по очистке тротуаров на улице Центральной — от администрации района до бумаготворческого учреждения. Бригадирша дворников сделала контрольный звонок: «Всех бросают на Центральную, вахта вас заберет». Доброскоков хотел разбудить жену, но та уже и так не спала. Сказать ей о письме? Нет, пусть новость отстоится. И пошел убирать снег.
Работы был непочатый край — одна допотопная снегоуборочная машина беспомощно буксовала на лысых шинах. Так что снег разгребали в основном дворники, собранные со всего города. Доброскоков, чтобы не быть узнанным бывшими сослуживцами и знакомцами, посильнее нахлобучил капюшон. В силуэтах, заштрихованных беспрестанно идущим снегом, он порой узнавал сослуживцев. Те его — нет… Впрочем, вечером была пара-тройка звонков на мобильный: «Вы как, Владимир Павлович? Где сейчас?» — «Все хорошо или отлично, — с неизменным оптимизмом отвечал он. — Хорошее борется с отличным и уступает…» От вопроса «Где сейчас?» уклонялся.
Впрочем, бригадирша дворников, скоро поняв, что «с гнилой интеллигенции толку, как с козла молока», заявила начальству про кадровый голод. На борьбу со стихией привезли почти экзотических таджиков — непьющих и работящих.
Местное телевидение после новостей об аномальном снегопаде в злоречивой криминальной хронике передало обращение правоохранительных органов к населению. То была просьба откликнуться всем, кто что-либо мог знать о гибели военнослужащей Ольги Т. Ее тело еще осенью было обнаружено в дренажном канале напротив офиса райгаза. Это, понятно, была утопленница Гончара-Гринберга. У Доброскокова по поверхности души с еще большим волнением заструились золотистые волосы неизвестно как погибшей девушки.
…Уже в первых числах марта нервная пустотелая электричка уносила Саню Гончара-Гринберга и Владимира Доброскокова из райцентра за две сотни километров — в международный аэропорт. Ехали, естественно, в одном вагоне. Гончар, которого Владимир Павлович не мог воспринимать как Гринберга, должен был лететь обратно в Тель-Авив. Дома он, вырвавшись буквально на пару недель, спешно уладил какие-то имущественные дела и теперь возвращался на Землю обетованную. Доброскоков — через Москву в ближайший (в пределах Золотого кольца) областной центр. Ему все-таки пришло официальное приглашение из областного театра. Академического!
Сейчас в электричке каждый думал о своем.
Вдруг Владимир Павлович спросил:
— Александр, а ты помнишь ту девушку?
— Какую? — Санина шея, закоксованная отложением солей, не смогла повернуться в сторону Доброскокова.
— Ну, которую ты вытаскивал из речки Вонючки…
— Нет, — ответил вкусивший ресторанной популярности и не хотевший вспоминать своего неприглядного прошлого Гончар.
— Помнишь, Саня, помнишь…
Тот не ответил. Доброскоков уже знал, что вторую драму, а точнее, трагедию он напишет об этой девушке. И судьба у нее будет героической. И погибнет она героически. Не важно, что там по этому уголовному делу нароет следственный комитет. Во-первых, детективный жанр всегда востребован, во-вторых, не хватает сегодня истинных героев — и в жизни, и на сцене. «Нет, во-первых, героев не хватает, а во-вторых, детективный жанр», — поправил себя Доброскоков.
— Ты в Тель-Авив прямым рейсом? — обратился он к попутчику.
На сей раз отложение солей в шейной области позволило Сане Гончару повернуться в сторону Владимира.
— Да. Международный аэропорт Бен Гурион, — Доброскокову это ничего не говорило, но тот парировал:
— А мне в Москву.
— Да знаю, ты уже сто раз говорил… — а потом Гринберг вдруг добавил: — Фамилию тебе надо поменять. В литературе уже был один Добролюбов, Добронравов опять же. А у тебя какая-то… Добренькая и нелитературная. Придумай псевдоним.
— Я в Домодедово, — не обращая внимания на реплику про фамилию, уточнил Владимир Павлович. — Оттуда — на автобусе до города Золотых ворот, — и с необъяснимой гордостью добавил: — Сто восемьдесят пять километров, в пути — два часа тридцать пять минут.
Лицо Александра уже несильно напоминало печеное яблоко. Скабрезных стихов он не читал, а говорил что-то важное, философски емкое. Катю с собой пока взять не мог: «Малкин считает, пока нецелесообразно. Надо закрепиться».
Сосредоточенные брови Доброскокова выдавали интенсивное брожение мыслей, он молчал. И фамилию свою менять не собирался — с какой уж родился… И не верилось ему, что в жизни может случиться вот так, как в кино: раз — и привалила удача! А ведь привалила! Его пьесу будут ставить в академическом театре!
А Саня твердит: зачем поливать сухие деревья и сорную траву? А чтоб деревья зазеленели, а чтоб трава окультурилась.
Моздок
Выпуклое зеркало на взбалмошной улице
На окраине райцентра возле У-образного перекрестка гаишники предписали установить сферическое зеркало. Слишком богат был на ДТП этот сатанинский перехлест взбалмошной улицы и скоростной автотрассы. Сферическое выпуклое зеркало предупреждало водителей об опасности, но и столь же выпукло искажало действительность. В его искривленную сферу постоянно вплывали любопытные сюжетцы текущей жизни милого усталого захолустья.
Вот, например, весенний ветер загнал в сферу видимости зеркала влажные салфетки облаков. Они не касались лопастей двух вертолетов, которые дрейфовали в сторону некогда мятежной, а ныне роскошествующей провинции.
За командирским штурвалом одного из «Ми-24» сидел рано поседевший капитан. Вертолеты, однако, выскользнули из зоны видимости сферического зеркала. И думы седого капитана о своей «Калине» растворились в текучем эфире. Рано утром, приехав на службу, капитан рискованно припарковал кургузую «Калину» под окнами неблагополучной трехэтажки — напротив штаба вертолетной части. Он опасался, что какая-нибудь скандальная тетка, кои там живут в избытке, выбросит из окна пакет с бутылками на крышу новенькой машины. Отвлекшись от пульсирующих огоньков и стрелок на приборной доске, капитан вспомнил утренний диалог:
— Эй, служивый, куда прешь под окна! — кричала с балкона третьего этажа одна из бывших детдомовок, когда седой капитан втыкивался бесхитростной мордашкой «Калины» под окна трехэтажки. — Не боишься, что на крышу твоего урода упадет кирпич? — она демонстративно потрясла полным пакетом с мусором.
— Не боюсь, но опасаюсь… — признался капитан. — На тебе вот полтинник, лучше присмотри за машиной, пока я на службе буду. — Под лапку стеклоочистителя он прикрепил пятидесятирублевку. Уверенности, что обитательница проблемной трехэтажки присмотрит за машиной, не было. Но, по крайней мере, пакет с мусором на машину не бросит.
